Танец меча - Страница 37

Меф пожал плечами. Он начал ходить по комнате и, приманивая, повторять ласковым голосом: «Джинсы, джинсы, джинсы!» Джинсы поверили и краем штанины выглянули — с дивана, где лежали под пледом. Меф сразу перестал притворяться ласковым.

— Ах, вот вы где! — сказал он злодейским голосом. Захватив с полки кое-какие книги, он вышел в

коридор и стал обуваться, когда за дверью, у лифта, кто-то затопал. Казалось, сотрясается весь многоэтажный дом от крыши до фундамента. Готовый вызвать меч, Меф потянулся к двери, но прежде, чем он коснулся засова, железная дверь рухнула на него со страшным грохотом.

На площадке покачивался жилистый громила с руками до колен и рыжей шерстью по всему телу. На громиле были кеды и футбольные трусы.

— Ку-ку! Я Зигя Пуф! А дверь посему упала? Я только хотел постусять! — объяснил он Мефу.

Рядом с гигантом стояла бледная, с узкими плечами девушка. В светлых брюках и шерстяной кофте с вылезшими нитками. Кофта была такая страшная, что настоящий бриллиант, болтавшийся на цепочке, казался фальшивкой. К тому же он был запачкан шоколадом.

— Прасковья! — произнес Меф. Непонятно, то ли окликнул ее, то ли удивленно сказал сам себе.

— Ме-о-й! — с усилием выговорила Прасковья, и ее расширенные, точно после атропина, зрачки втянули и заключили в себе сдвоенное отражение Мефа. Отражение заметалось, стуча в стекло упрямых глаз.

Человек рожден для того, чтобы отдавать, иначе его разорвет. Прасковья же отдавать не умела и не желала. Как избалованный истеричный ребенок, попавший в игрушечный гипермаркет, она хватала одну игрушку за другой, несла несколько шагов, ломала, бросала и хватала следующую. И так до бесконечности… И вот, наконец, нашла в витрине мишку, который, как оказалось, не продается. В первый раз в жизни ее «хочу» ударилось о «нельзя» и завыло, заскулило, затряслось.

Ромасюсик выскочил откуда-то сбоку. Прыгучий, как теннисный шарик.

— Тук-тук! К вам можно? — спросил он уже после того, как вошел.

— Тебе нельзя! — сказал Меф, но Ромасюсик не пожелал расслышать.

— Тут все так мило! Особенно мне нравятся эти желтые пузыри на обоях! А что, когда здесь делали ремонт, Мефочка уже родился? — защебетал он.

Буслаев стал лениво поднимать руку для подзатыльника, но его опередили. Внезапно Ромасюсик сам себе въехал в челюсть. Так сильно, что мешком осел на пол. Глаза у Ромасюсика вытаращились и стали как два неподвижных куска сахара. Видимо, Прасковья полностью отключила ему сознание.

— Мы будем тут жить, — сказал Ромасюсик изменившимся голосом.

— Почему? — спросил Меф.

— Мне там скучно… Там одни уроды! Мы незаметно угнали асфальтоукладчик и тихо, как мышки, приехали сюда.

Меф поежился. — Разве тебе не все равно: быть с мраком или нет?

— Мне — да. Но это не все равно тебе!

— Поздравляю. Но я здесь не живу.

— Зато я буду, — спокойно ответила Прасковья. — Ты не против?

Против оказался Эдя.

— Э-э! Нет! Тут одна комната! Я не собираюсь спать в ванной! — заорал он как раненый морж.

— Зигя! — сказала Прасковья, не повышая голоса. — Ты видишь этого человека? Этот гуманоид прячет шоколад!

Зигя присел на корточки. Теперь он опирался на все четыре конечности и недоверчиво смотрел на Эдю.

— У него есть се-нить шладенькое? — спросил он недоверчиво.

Эдя попятился. С точки зрения Зиги это было признание. Зачем пятиться? Чтобы перепрятывать! Зигя осклабился. В следующую секунду Эдя уже с воплями удирал на кухню, преследуемый гигантом.

Меф посмотрел на вышибленную дверь. Вспомнил родителей, которые держались за ручки. Пускать в этот устоявшийся мирок Прасковью, которая все тут разрушит?

— Вы не будете здесь жить, — сказал он твердо.

— Почему? Я расширю квартиру пятым измерением. Вот у той вешалки пушу пастись табун черных коней. А там, — Прасковья кивнула в сторону комнаты, — наверное, озеро. Я пока не придумала.

— Не в этом дело! Где ты — там смерть! Я не хочу, чтобы моих родителей и Эдю убили!

— Ты говоришь это мне?

Губы у Прасковьи побелели. С вешалки, под которой так и не появился табун коней, посыпались зонты и пустые обувные коробки. Вздувшиеся обои стали сереть. Огонь появился только потом. В первую секунду казалось, что обои скручиваются сами. Меф погасил огонь усилием воли, но тут же вспыхнула дверь в комнату.

Он погасил и ее, но внезапно понял, что и сам уже стоит ногами в огне. Прасковья не отводила от него взгляда. Лицо Мефа заливал пот. Его шатало. Пол наплывал на потолок. Он ощущал, что слабее Прасковьи. Но он защищал Зозо, отца, Эдю и потому не мог проиграть.

Он мысленно поднял с пола тяжелый зонт и ручкой вперед послал его к Прасковье. Та развернула его в воздухе и швырнула обратно. Бросок был таким резким, что Меф остановил зонт только в двух сантиметрах от своего лба. И снова он мчался к Прасковье. Та была уже готова и перехватила зонт на полпути.

Теперь они сражались за него, как два гладиатора за один меч. Решилось все просто. Зонт сломался. Ручка попала в плечо Прасковье, а часть со спицами — в Мефа.

Прасковья расхохоталась. Дверь в ванную осыпалась стеклами.

— Ну хорошо, Мефочка! Мы с Ромочкой найдем себе другой домик! Вставай, тело!

Ромасюсик поднялся, выражение лица мало-помалу становилось осмысленным. Из носа на верхнюю губу вылезла оса. Ромасюсик привычно сдул ее, как сдувают со лба прядь волос.

— А что, мы уходим?.. А как же посидеть? — спросил он и тотчас ответил сам себе: — Можешь хотеть дальше!